Порой мне говорят: - Вы, кажется, поэт?
Ну что ж, давайте - излагайте душу,
согласны мы (недолго!) вас послушать.
Откройте нам неведомый завет,
потешьте свеженьким, утешьте, развлеките,
но только, чур, глаголом нас не жгите...
И я молчу, как стёршийся портрет
молчит, стыдясь своей немодной рамы:
что ни скажи - всё знаете вы сами,
ведь свежих слов давно на свете нет,
и многим ли теперь искусство интересно,
и что творится - тоже вам известно,
и всем заветам слишком много лет -
приелись, как одна и та же песня,
нет у меня отмычек и ключей
в счастливый сад, где сладкая черешня,
не нахожу взволнованных речей,
чтоб успокоить вас или утешить,
мои стихи - не царская депеша,
не могут наградить и вознести.
Пегас меня не возит (я - из пеших)
и не ссужает деньги на такси...
И всё же я рискую пригласить
вас к этой книге. Может так случиться:
небрежно пролистав от сих до сих,
найдёте вдруг хорошие страницы,
а среди них - Поэзии крупицу.
Желаю нам удачи, гран мерси...

Нет жемчужин таланта -
  глупо низать
  на стихов ожерелье
    тусклый горох:
      мне хотелось
всю книгу чувств пролистать,
  а страницей одною
    лишь вырвался вздох...

Художник, как ребёнок, занят
игрою в "жмурки" постоянно:
  в кустах испытанных приёмов
  он ищет Правду неуёмно
  и в каждом звуке, в каждом слове
  её, святую Правду, ловит,
  и тут же прячется подальше
  от хитрой, юркой, цепкой фальши,
  но сам же лезет неуклонно
  в ловушки штампов и шаблонов.

- А, вот оно что - не дура губа! -
  Вперяет в меня испытующее око
  Поэзия, бессмысленная, как жестокость,
  и жестокая, как месть раба,
  перегруженная болью арба,
  парящая в полёте высоком. -

- И что ж тебе слышится? чья-то гульба?
  слюнтявые вальсы, рокотания "рока"?
  щемящий Шопен из девичьих окон?
  или над зыбкою детской "бай-бай"?
  или орлиный любовный клёкот?
  или о помощи крик одинокий?
  или притворная чья-то мольба?
  или, узнав об ужасных пороках,
  молитву творит потрясенный аббат?
  или Одиссей задел ненароком
  волоокой сирены поющий локон?..
  Так что ж тебе слышится? боевая труба?
  или саднит твою совесть глубоко
  голодным урчаньем своим голытьба?
  или тревогой захлебнулся набат?
  или погромно ревёт у порога
  лизнувшая крови слепая толпа?
  или у плахи дробит барабан?..
  В чём же твоих вдохновений истоки,
  на что ты способен, художник-слабак,
  какие ты нам преподносишь уроки??
 
- Я слышу одно лишь: как тихо Судьба
  обходит Отчизну - сторонкою, боком,
  как, всё заглушая, крадётся Судьба!..
 
  я - очень плохой ученик пророка.

Чтобы без просыпа спали ракеты
и не сыпались с рельс поезда,
паутинкою бабьего лета
зацепилась о рёбра поэта
сострадательная красота,
и хотя Поэзия немощна
социальную злобу пресечь, -
она может литовскою девушкой
перед танком на землю лечь...

В космических космах миллионы лет
ползёт земля, как заблудшая вошь.
А ты, ползущий по этой земле,
за то мгновенье, пока живёшь,
не успевая любить и жалеть, -
всю жизнь боишься чего-то и врёшь.

Любовь - перекрестье
доброты и мечты,
соловьиная песня
из темноты!
Даже муравьи,
забыв о пыли,
в пору любви
обретают крылья.
Даже трутень
за брачный полёт
солнечным утром
жизнь отдает.
Даже кобра,
меняя кожу,
шипит незлобно
с томной дрожью
чужое прежде
словечко - "нежность"...

"- Мужчины - трутни!!"
"- Женщины - кобры!!!"

   Постойте, люди,
     жизнь многотрудна,
       часто - прискорбна,
         любите друг друга,
           чтоб мир был добрым.

...и тишина витает над строкою...
Мы любим каждую далёкую звезду
за тихий нрав, свечение немое,
за ощущенье воли и покоя:
созвездья нас в обиду не дадут...

а мир взбесился! льётся кровь рекою,
  шалеет мир от грохота и воя,
    ад на земле или земля в аду,
      она гудит осиным злобным роем,
        встревоженным на общую беду,
          полки на смерть шагают строй за строем,
            орда убийц несется на орду,
              жизнь человека ни черта не стоит,
                и, погибая, мам зовут герои...
... мы любим каждую далёкую звезду
за тихий нрав, безмолвие святое...
Покой нас одаряет красотою,
покой нам возвращает доброту,
и петь Любовь покоем удостоен
беспечно шумный вечный трубадур...

...устали убивать? тоскуем по покою?
- Ну да, покой... а что это такое?

    У причала скучает вода...
    Но порой - вариант миража -
    возникает (внезапно всегда!)
    чудо белое в три этажа.

Там теперь суета, беготня,
голоса возбуждённых команд:
это ждут персонально меня,
ждут меня и мой щедрый карман!

    Как магнитно мигают огни,
    эти круглые глазки кают,
    как заманивают они
    в свой казённый, беспечный уют!

Ни сквалыг, ни зануд, ни забот,
ни обязанностей, ни долгов,
весь корабль - как легенда: вот-вот
крылья алые парусов
распахнёт и не уплывёт -
улетит к созвездью Весов!

    Здесь музыка баров и музыка волн
    баюкает богачей,
    и ты сам уже не вьючный вол,
    а пленник сказки - ничей.

Соблазнитель лукавый, корабль,
зазывает в недельный рай.
Ты ступил на трап - и уже не раб,
и любую страну выбирай...

    Но очнёшься вдруг, а под тобой
    не палуба - серый причал,
    и хлюпает ехидный прибой
    всё, что ты себе намечтал,
    забывая про быт и быль...

А матросы, готовясь в путь,
с белой сказки стирают пыль
и сто палуб в поту скребут.

Подумаешь! - кто-то богаче меня или умнее.
Завидую тем, кто вкусно работать умеет,
талантливо, самозабвенно, запойно -
пусть даже в лакеях, в тюремщиках даже, на бойне.
Ведь это же он, великий древний умелец -
рычаг смастерил, колесо и лопасти мельниц.

Завидую также и тем, в ком талант доброты.
Угадывать могут они голодные рты,
сердца их от жалости щедрой не устают,
в лачугах убогих вас ждёт королевский приют.

Работа и доброта! Согревает людей испокон
    Гефестова горна огонь.

Жил скрипач - когда-то, где-то.
Каждый день, худой и хлипкий,
брал нехитрые пожитки
и пока не падал с ног -
всё бродил, бродил по свету,
добывал, где мог, улыбки
и укладывал в мешок.

Кем бы ни был он обманут -
за улыбку, за улыбку,
за одну только улыбку
даже мелкого хлыща -
забывал и боль, и рану,
называл обман ошибкой
и прощал, всегда прощал.

И каким бы бедным ни был -
за улыбку, за улыбку,
за одну только улыбку
(денег никогда не брал) -
он делился синим небом:
доставал смычок и скрипку
и играл, да как играл!

А когда мешок заполнил,
стал раздаривать улыбки
тем, кому была улыбка
больше воздуха нужна, -
мол, плывёт к тебе, запомни,
золотая твоя рыбка,
и торопится весна!

Роздал всё - не оглянулся!..
Но однажды утром зыбким
смерть пришла: - И мне отсыпь-ка
с пол-улыбки - дам пожить!..
Он, слабея, усмехнулся
и последнюю улыбку
нищей в кружку положил.

Печальная басня (без нравоучений!) о скрипке, контрабасе и виолончели

Скрипке наскучило быть утончённой
и возвышенной - н-а-д-о-е-л-о!
а захотелось ей быть приземлённой
с грудными нотами Виолончелью!
Для вдохновения разве опора -
плечи да потные подбородки?
то ли дело - шипом, как шпорой,
в пол вонзиться... аккорды!..
                                           аккорды!..
будто кобыла доброй породы,
меж ног музыканта взыгрывать гордо!..
Она фанатично об этом мечтала,
в ней стали лопаться струны-нервы,
она аппетит, она сон потеряла...
И постепенно в мечту поверя,
теряя реальное чувство меры,
так расходилась, что в одночасье
она сама себя не узнала
в облике толстого контрабаса.
- О боже! что это? прошу отставить...
да как вы смеете! я - невеста!..
но нет возврата ей. Карте место!
Она и пискнуть уже не вправе.
И на задворки - в глубь оркестра -
она... то есть - он уже отправлен.
Стоит громоздок, необразован,
одно и то же бубнит нешибко...
и в грубом гуле струны басовой
заглохла тонкость бывшей скрипки.

Теперь вы поняли, как опасно,
имея тенор, мечтать о басе?
А впрочем, мы вам обещали,
что басня будет без морали.
И в самом деле - зачем напрасно
лепить мораль к печальной басне?..

Ты - птица, которой мешали взлететь.
Учили любви, а саму не любили.
Как будто в Клондайке квадрат застолбили -
зазвали тебя в золочёную клеть.
- "Непросто намыть золотую крупицу,
приходится долго в грязи повозиться!" -
тебя поучать не один норовил;
за эту учёбу пришлось расплатиться -
окаменелость копилась в крови.
Но ты одолеешь, ты - сильная птица,
решись, улети, и не смей возвратиться,
я верю в крылатые руки твои.
Ты - птица, которую били по крыльям.
Пускай седина их до срока покрыла,
но чистою чернью дышит перо!
Лети, пока душу в тебе не добили,
пока не досталась духовным дебилам
весёлая щедрость твоя на добро.

Нужны ли тебе их ленивые ласки?
и плыть по течению? Крылья - не ласты,
твой путь - с журавлями, в лазурную высь.
Золотоносный песок! - от балласта
скорей избавляйся и сбрасывай вниз.
Забудь всех неправых и всех виноватых,
не слушай истошные крики: "Постой!"
Земля хороша для мечей и проклятий,
земля хороша, но не тем, кто крылаты
и кто не боится дышать высотой...

Тяжелы земной истории подошвы.
И никак понять не может человек:
То ли он живет мечтой о прошлом,
То ль грядущий вспоминает век,
То ли страх глаза ему порошит,
То ль надежда мельтешит у век.

От гнева судьбы не уйти, не отпрянуть...
И всё-таки, может, не столь виноваты
бесславно пропавшие в войнах солдаты,
безусые мальчики и ветераны?..
Угрюмый гром угрожающе грянул,
как мститель, что выждал минуту расплаты,
и небо рухнуло, зажимая рану
окровавленной тряпкой заката.

...то ли плаха почётная,
   то ль позорная сцена...
и толпа опечаленных палачей
   у приспущенных флагов,
     при свете свечей,
       после длинных, напыщенных,
         пошлых речей
провожает на пенсию
           мосье Гильотена.

Брошен мир на потребу
политикам ловким.
Мы клюём на приманку
изящных ракет.
Но захлопнется небо,
как мышеловка! -
ни земли, ни останков...
космический бред.

Жутковат стихий произвол,
когда мировой океан,
как шкипер - и туп, и пьян,
и внезапной свирепости полн, -
в глаза вам плеснёт стакан
пены и волн...

У двадцатого века синяки под глазами,
он не спит, он томится и мечется, будто
ему судьи последнее слово сказали,
и вот-вот побледнеет последнее утро...
Нам всё мало взаимных, злых притязаний!
Груз гордыни опасен в судёнышке утлом.

Забрызгано звёздами небо.
Над вечною плахой-землёй
занесена грозно и немо
луна, как топор золотой.
Кому ж нам заказывать требу -
молиться за наш упокой?

Сколько горя на этой земле, сколько слёз,
сколько старых и сирых, больных и убогих!
У проклятой судьбы, видно, много колёс,
чтоб давить наши души, ломать руки-ноги...

Не гордись, что гарцуешь по гладкой дороге -
неизвестно, когда угодишь под откос.

Люди в муках родятся, в мучениях мрут
ради нескольких светлых торжественных вёсен,
ради нескольких дивных, блаженных минут,
ради детского чмоканья рядышком, возле
неусыпного сердца, чей творческий труд
сам создатель не смеет отсрочить "на после".

Даже для целей научных
и даже если привычно -
гвоздь забивать микроскопом,
может быть, очень сподручно,
может, вполне и прилично,
но, право же, как-то нескромно.

Приличьям светским вопреки
по голой заднице эпохи
слова, прыгучи и легки,
как дрессированные блохи,
несутся наперегонки -
добыть лавровые венки,
а не какие-нибудь крохи;
пусть все слова из рук вон плохи,
нам осуждать их не с руки,
хотя бы из-за той строки,
что откровенно, без подвоха,
и не страшась переполоха,
когда затеют старики
сердитый шум и "ахи-охи",
и всем приличьям вопреки
назвала задницей эпоху!

Они уселись вместе
в своей любовной лодочке
под соловьиный свист.
Подкрадывался месяц
вкрадчивой походочкой,
как рецидивист,

    лягушки-непоседы
    кричали, будто радио,
    на сотни голосов,
    а сладкая беседа
    такой достигла стадии,
    когда не до стихов...

...и задремали вёсла,
и снились им уключины
до самого утра...

    ...как прочие ремёсла,
    давным-давно изучена
    укромная, нескромная,
    скоромная игра...

Мы плетёмся по старой планете,
пересекая следы друг друга...
за углом продают амулеты
и солёный настой от недугов.
Нам осталась от древних испугов
непритворная вера в приметы...
за углом за скупую монету
нагадает цыганка-старуха
и казённый дом, и разлуку...
мы бредём по опасной планете,
пересекая следы друг друга.

Холодным дыханием покоя
    веет от синих гор.
Каменноглазая вечность
    глядит на меня в упор.
Как пар изо рта гиганта,
    тают шары облаков,
просачиваясь в ущелья
    утренним молоком...
Здесь над суровым величьем
    плывут величаво орлы,
здесь на нелёгких лозах
    солнечно зреют дары,
здесь величавое эхо
    неспешно звуки дробит,
здесь люди неистребимо,
    величественно добры.
Даже ручьи величавы
    в своей чистоте ледяной,
когда торопятся грозно
    рухнуть в полуденный зной,
как будто стремятся грудью
    пути преградить врагу...
их звонко-предсмертного пенья
    наслушаться я не могу.
"В горах моё сердце", и сладок
    ему неожиданный плен!
И верится: нет на свете
    неразрешимых проблем,
лишь надо под этим небом
    чуть-чуть постоять, подождать -
и сразу на землях исчезнут
    ненависть и вражда...
Горячей сдержанной силой
    веет от холода гор.
Каменноглазую вечность
    разглядываю в упор.

Цены прыгают так или иначе,
но запомните, мальчики-девочки:
кроме разных расценок рыночных,
есть ещё измерения вечные! -
мы кусты равняем по ниточке,
ну а вас, уникальные личности,
по традиции человеческой
будут мерить финальной ленточкой.

Слякоть. Скверная погода.
Долгий дождь, как из ведра.
Друг мой тополь не уходит,
не сбегает со двора:
весь промок, дрожит, простужен,
босиком в холодной луже
не уснёт он до утра,
чтобы мне не стало хуже -
верным сторожем он служит,
друг мой тополь, добрый брат!..

Никогда бы не поверил,
что любовь ко мне без спроса
распахнёт однажды двери
и велит забыть про осень.

А сама - поближе к свету,
и напёрсточек наденет,
и займётся рукодельем,
бормоча под дождь и ветер
куртуазные сонеты.

Никогда б не догадался,
что она с таким искусством
распластает, как на пяльцах,
мои красочные чувства.

И пошла гулять иголка
тонких девичьих капризов!
Появились, как на шёлке,
романтичные девизы...

Я доволен, хоть и больно,
я - блаженно уязвлённый!
Проступают капли крови,
но всегда традиционно
"кровь" рифмуется с "любовью".

Но боюсь, прискучит скоро
вышиванье мастерице:
к лоскутам забытым в короб
будет брошена тряпица
с незаконченным узором.

1940 г. Харьков

Солнце проснулось, умылось, лучится,
солнце, играя,
    зовёт с собой!
вольный, как птица
    счастливого края,
скорее бросайся в простор голубой!

Чистого воздуха сколько угодно,
сколько угодно
    люби и дыши.
Сердцу свободно
    и мыслям свободно,
любая дорога под ноги спешит.

Кто попрекнёт тебя коркою хлеба?
кто остановит
    и скажет - нельзя?
поле да небо,
    да вольное слово,
как ветер, летящее миру в глаза.

Так ты и бродишь, мечтая о ком-то:
нежные губы,
    сияние глаз...
- Эй, незнакомка,
    меня ты полюбишь,
ведь я тебе тоже приснился не раз!

- Выйди навстречу мечте и простору,
    солнце приветствуй
    и жди у ворот:
    может быть, скоро
    заветную песню
парень в ладонях тебе принесёт...

1943 г. Нижний Тагил

Тихо гладит дремлющую заводь
камыша шершавая ладонь...
Захотела полночью поплавать
злых русалок белая орава,
чтоб луны расплёскивать огонь.

Тишина смежила свои очи,
дремлет лес, похрапывает лес,
а камыш и шепчет, и бормочет
о красе русалочьей... короче -
всё велось, как должно среди ночи
для разгула сказочных чудес.

Вот русалки белою оравой
продолжают жуткую забаву:
не затронув шелест камыша,
кружатся в безмолвном хороводе,
лунный чёлн без якоря спеша
утопить в серебряную воду.

Холодна русалочки душа! -
ей ли ведать о чужой породе,
ей ли знать, что чувствует камыш,
так смешно влюбившийся камыш,
что уснуть бедняге помешало,
и зачем он столько мелких жалоб
уронил в предутреннюю тишь...

1951 г. Украина, Ужгород

- Здорово живёшь! - приветствует Ёж.
- И ты бывай дюж! - приветствует Уж.
- Почему без калош? - заботится Ёж.
- Не боюсь я луж! - улыбается Уж.
- А что ты жуёшь? - любопытствует Ёж.
- Хвостики груш... - прибедняется Уж.
- Да ты никак пьёшь!? - набивается Ёж.
- Воду пью, а не пунш! - утверждает Уж.
- И меня не зовёшь, - упрекает Ёж.
- Больно ты неуклюж, - отшутился Уж, -
    вдруг напиток прольёшь,
        вдруг стакан разобьёшь...
            (неловкая пауза)
- Ты что тут плетёшь? Забыл, что я - ЁЖ??
    и куда я вхож???
            (тяжёлая пауза)
- Не боюсь я чинуш... - хорохорится Уж.
- Ах, вот как, ну что ж, - свирепеет Ёж, -
    на кого ты похож!
        тут разврат! тут кутёж!
            тут же пьяный дебош!
                ты растлил молодёжь!! -
- Браво, браво, туш! - растерялся Уж,
                                     испугался Уж.
- Ты не так запоёшь! - разъярился Ёж, -
    ты ко мне приползёшь! - ощетинился Ёж.
И вдруг, всё круша, понесло Ужа:
- Хотел сорвать куш? - обличает Уж. -
    "государственный муж!" - намекает Уж!
            (смертельная пауза)
- Ах ты глист! Ах ты вошь!
    Всё! Теперь - пропадёшь! - обещает Ёж.

Весь от страха дрожа,
    Уж бежит от Ежа...
А вдогонку Ёж: - На правёж!
                        На правёж!..
    От меня не уйдёшь!..
...Попрощаться - домой, там -
                 уют, там - покой,
    там - жена, там - душ...
Бедолага Уж.

1955 г. Рига

Чтобы конь бойчее вёз,
хольте холку, хольте хвост!

*     *
   *

Выбор

И кому разгуливать охота
в ненадёжном шлеме Дон Кихота?
Для житейских тонких реверансов
поудобней шляпа Санчо Панса.
Ну а тем, кто менее галантны,
вот седло и сбруя Росинанта.

*     *
   *

Оборонная мощь Отечества

У секретных оград, за заставой,
от нескромных глаз в стороне
мирно щиплет казённые травы
табунок троянских коней.

*     *
   *

Конёк-Горбунок, как нам известно,
в нужный момент превратился в невесту.
Но выйдя замуж за дуралея,
больше горбатиться не захотела.

*     *
   *

Свобода личности

Мы не дрессированные пони
и не племенные жеребцы!
Рвёмся мы, как Аничкины кони
(оставаясь на местах законных),
нас прилежно держат под уздцы,
да куда там! - нас не урезонить!

*     *
   *

Золотой осёл и осёл Буридана
пьют на брудершафт из одного стакана.
Буриданов осёл бубнит упрямо:
- Женюсь на ослице болтуна Валаама,
она старовата и некрасива,
зато - как никто, она молчалива...
А "Золотой осёл" "Золотого телёнка"
признал своим законным ребёнком!
- О породах и нациях речи излишни,
если дело касается золотишка!

1963 г.

("Остров сокровищ" Стивенсона)

    Морских бурь злой гром
    нам совсем не страшен.
                        Эгей, эгей!

    Назло всем ревём
    громко песню нашу!
                        Эгей, эгей!

Чёрный флаг над нашим кораблём,
нож в зубах, а в жилах крепкий ром!
Старый Джон нам завещал закон -
                            вот он:

    Земной шар - твой дом,
    джентльмен удачи,
    бери всё, что в нём,
    так или иначе! -
        в этом нет греха,
        ха-ха-ха-ха-ха!
        Чёрту брат - пират!
    
    Бунт, бой, разбой,
    и за всё - расплата.
                        Эгей, эгей!

    Платят собой
    храбрые пираты!..
                        Эгей, эгей!
    
Чёрный флаг над нашим кораблём,
нож в зубах, а в жилах крепкий ром!
Старый Джон нам завещал закон -
                            вот он:

    пока жив твой враг -
    не бывать удаче.
    Ведёт наш путь в ад
    так или иначе! -
        в этом нет греха,
        ха-ха, ха-ха-ха!
        Чёрту брат - пират!

1951 г.

(к спектаклю "Новогодняя сказка")

Люди живы друг для друга,
ну, а что такое дружба -
объяснения не нужно,
толкований разных нет.
В людях проба есть на дружбу,
золотая это проба!
В мире есть добро и злоба,
в мире есть и тень, и свет.

Если ты оставил друга
в одиночестве и горе,
если ты в лихую пору
позабыл ему помочь,
если ломоть хлеба с другом
разделить ты поскупился
и ушёл трусливо прочь, -
значит, ты не стоишь друга,
и тебе не стоит верить,
и тебе по крайней мере
грош цена в базарный день,
значит, ты не только друга -
всех своих предать способен,
значит, ты врагам удобен,
ты уже не свет, а тень.

Сна не знает сердце друга
у твоих дверей на страже,
и оно правдиво скажет
слово "нет" и слово "да".
Люди живы друг для друга,
люди знают дружбе цену,
всё прощают, но измену
не прощают никогда!

1949 г.

(песня Володи, "Старые друзья" Малюгина)

Ты убит за час до конца войны,
а на мне бренчат ордена.
Не знает война ни стыда, ни вины -
на то ведь она и война.

При тебе костыли, лампасы при мне,
между нами - глухая стена.
Мы мечтали о равенстве на войне,
только нам солгала война.

Ну да ладно, итог подведён давно,
хоть по капле - да всем вина!
Только жизнь твоё пролила вино,
она - самая злая война...

Я к чинам ползу по твоей спине,
ты трудись до заката дня.
У судьбы пробойные ядра в цене,
чтобы кожа была, как броня!

Все любовницы мне, как монашки, верны,
а тебе изменяет жена.
И мудрит любовь по законам войны,
и жалости в ней - ни рожна.

Слава водит за мной воронá коня
твоего же не видит окна;
не завидуй, друг, не злись на меня:
славе воинской - грош цена.

Мы привыкли себя провожать на войну,
а любая война - есть война...
Вот бы землю обнять да в глаза заглянуть:
- "Пробудись от зловещего сна!"

1947 г.

("Деревья умирают стоя" Касона)

Прыгает с ветки на ветку
белка, пугливый зверёк.
Мальчик поймать её в клетку,
как ни старался, не мог.
К вечеру очень устал он,
сразу свалился в кровать.

    Птица в часах куковала
    и сказала:
    - Надо спать!
    И в ответ
    гаснет свет...
    Кукушка тебе, шалопаю,
    нагадает
    сотню лет.

Счастье - лукавая белка,
в башне высокой живёт,
на золочённой тарелке
ты не получишь его.
Ловлю закончишь не скоро,
к ночи успеешь устать.

Мудрый появится ворон
и прикажет:
- Надо спать!
    И в ответ
    гаснет свет...
Внучатам своим, шалопаям,
завещаешь
сотни лет.

1960 г.

От Старости и Смерти - двух подруг -
стремглав бежать советует испуг.
Но ты - солдат! И воинский устав
блюди: Смерть отступить заставь
к нейтральной полосе, топтаться у дверей,
а Старость - в плен бери
                                  заложницей твоей.

Прожита бóльшая половина
судьбой предназначенных лет.
Морщина... ещё морщина...
Летит, оставляя след,
время, бесшумное, как сани,
по скучному снегу волос...
А мы полагаем всерьёз,
    что след оставляем сами
        и время победно тараним,
            если живём на износ...

Молодые максималисты,
сокрушители "золотых середин",
говорят: - Вам нечем гордиться,
вы никчемны все как один,
ваше "золото" серебрится
низкопробной валютой седин...

- Ай, ребятки, уж больно вы строги,
поживите с наше сперва!
Чувство меры и мера добра
наживаются в длинной дороге
несусветной ценой серебра.

По жизни плывём нетрудно.
Но обрастает судно,
как ракушками, вещами,
любимым хламом, балластом.
И вот уже ощущаем,
может быть, не напрасно,
в бессонные ночи:
всё тяжелее ноша
налипшей копоти
житейского опыта,
    чередования
    разочарований,
        недомоганий
            и домоганий,
                прощений
                    и прощаний.

По жизни плывём сложно.
Что ни причал - таможня,
что ни вокзал - слёзы,
что ни толпа - ярость,
в каждом свидании - поза,
каждая поза - слабость...
и в бурю, и в штиль - тонем...
И вот уже тихо стонем
в бессонные ночи:
всё мизерней ноша
бездумных порывов,
    безумных надрывов,
        одухотворения
            и вдохновения,
                человеколюбия
                    и честолюбия,
                        презрения
                            и прозрения...

Я устаю теперь не от работы -
я устаю от прожитого дня.
Что б ни стряслось на свете, а меня
влечёт к успокоительной дремоте.

    Не то, чтобы я, сидя в стороне,
    плевал на мировые катаклизмы,
    тем более - на "подвиги" отчизны,
    но видите ль, меня на склоне дней
    анализы мочи, диета, клизмы
    уже волнуют несколько сильней.

Бурлил и я ораторской отвагой,
но почему-то к старости седой
казаться начинает ерундой
общественной активности бодяга.

    "Ура!", "Вперёд!" и прочие слова...
    меня уже не тешат эти звуки:
    вот были б сыты и обуты внуки,
    а в остальном - хоть не расти трава!

Не ироничен даже - безразличен,
я, наконец, потрёпанный мундир
на свалку снёс и свой духовный мир
осознанно предельно ограничил.

    Я в гости не хожу, не жду гостей.
    От лени ли, из дряблого ль каприза
    докучных избегаю новостей,
    а родственников разных и друзей
    успешно заменяет телевизор...

По горло сыт общением с людьми,
мне скучно с ними, чёрт меня возьми!
А если одиночество наскучит -
воспоминания (на самый крайний случай).

    Мне нравилось когда-то у девиц
    тревожить интерес к моим талантам
    ну и к тому, чем кавалер галантный
    одну из них способен удивить;

без радостного трепета в груди
на женщин озираюсь я прилично,
и то не по нужде, а по привычке...
о господи, что будет впереди!..

Чтобы привлечь вниманье молодёжи,
бросал я в сногсшибательный слалом
воображенье с памятью вдвоём,
сюжеты сочиняя побалдёжней.

    Теперь мне этот спорт не по плечу.
    Пенсионеров мирная беседа
    о том, как лучше изводить соседа, -
    пожалуй, всё, что слушать я хочу;

    Я разучился в жизни изумляться.
    Теперь мои поблёкшие глаза
    великие не видят чудеса,
    а замечают маленькие блядства,

которые за страхом и враньём
мы сами от себя прилежно прячем,
решая главные идейные задачи...
Я вышел из игры, я больше не при чём!

    О, если бы покой мне только снился -
    среди покойной, вязкой тишины
    мне вовсе перестали сниться сны,
    и веет мимо ветер новизны...

Всё правильно: я к этому стремился...
Так день за днём. Любезнейший покой.
Покой философа. Замедленным дыханьем
не жизнь я продлеваю - прозябанье;
да, да, покой... да нужен ли такой?..

Без денег нет счастливой старости!
Старик, который не собрал
за долгий век свой капитал,
достоин лишь брезгливой жалости.

Милы богатые родители:
ты и умён, ты и хорош,
пока им что-нибудь даёшь!
Отцы и деды, будьте бдительны.

Припомни, как бедняга Лир,
желая сладко жить по очереди
у каждой награждённой дочери
лишился всех своих квартир;

припомни: дядюшка Онегину
ведь завещанье обещал,
чтоб тот больного навещал
и чтоб при этом почитал
сие - почётной привилегией.

Наследникам не раздавай
при жизни всё своё имущество
и говори одно им в сущности:
- Сынок, роток не разевай
на мой пока что каравай...

Вполне эквивалентно выглядит
высокий чин или почёт,
из коих отпрыск извлечёт
себе какие-нибудь выгоды...

Хочу шутливый снять покров,
серьёзный вывод мой таков:
не может старость быть счастливою,
есть, право, что-то неправдивое
в соединенье этих слов...

Ох, уж эти мне детские страсти-мордасти
и судьба, что ложится нам черною мастью...
Сладко-сладко в 17 страдать и томиться,
украшая печалью румяные лица!
Плащ Гарольда спортивному сердцу не тяжек,
он нам даже идёт, вроде модных подтяжек.
Мы здоровы и молоды, мы уверенно знаем:
это солнце для нас по утрам выползает,
и когда-то для нас специально горилла
почесалась и стать человеком решила,
наши предки для нас умирали, сражаясь,
ради нас и прабабки, и бабки рожали,
сотрясались миры и скрипели скрижали!
И щенком жизнерадостным счастье готово
к нам восторженно мчаться по первому зову!

Только годы роняют на лысое темя
неизбежную старость... сгущаются тени...
Постигаются истины - хочешь не хочешь...
мы слабеем под бременем многоточий.
Пепел времени гасит надежды и даты,
и уже не щенком наше "счастье" - куда там! -
а приблудной, вконец запаршивевшей сукой
виновато ползёт, чтоб лизнуть нашу руку,
ни добра ей доверить, ни взять на охоту...
да и нам неохота... неможется что-то...
И, лелея свою пенсионную дрёму,
философствуем вяло и умудрённо:
- Что есть счастье? - навалом весною и летом,
как цветов - собирайте любые букеты,
но юность беспечна: мол, успеется, после...
не успел, не сумел, и нагрянула осень -
выбор сузился. Власть? - нет хуже напасти!
ненавистны мне все одержимые властью.
Счастье творчества? - Да! но много ль счастливых
средь избранников божьих на творческой ниве?
Быть богатым и сытым? - а что же, отчасти...
Быть любимым, любить? - редчайшее счастье!..
но уже не про нас. Так что же осталось?
Быть полезным, работать хоть самую малость?
Вот!! Любимое дело - решенье задачи,
долголетья залог и большая удача:
быть мужчиной (неважно - старик или мальчик) -
мастерство в своем деле, как же иначе...
Быть здоровым? да, да, быть просто здоровым!
это - главное... впрочем, и это не ново -
Фауст пробовал: "вечная юность!", и всё же -
вот бы вспять, вот бы снова немного моложе...
уж тогда бы - шалишь! своего бы не отдал!
прочь покой, и досуг, и проклятую одурь!..
я бы... мы бы... и счастье, конечно, в кармане.
лишь верните скорей на второй полустанок...

Нет дороги труднее, чем путь предпоследний.
Извините за эти наивные бредни,
за мечту в молодёжное нечто одеться
стариков, так охотно впадающих в детство...

...и пусть
незаметно навалится вечер
на его поникшие плечи,
на печали его человечьи -
    пусть...

понесёт он горестный груз
так же весело и осторожно,
как девчонки на теплых ладошках
несут молодую грусть.

    ...и пусть
ещё еле намеченным почерком
прочертится начало ночи -
до конца марафонского бега
не разлюбит безбожно
он хруст
под ногами хмельного снега
и на тёплых юных ладошках
жизнерадостную грусть...
    пусть...

Старики всю жизнь трубили
и нужны, конечно, были...
А теперь они - обуза!
Вроде корок от арбуза -
никому не нужный мусор!
В кошельках и в душах - пусто...
Но душе чего-то надо
и помимо променада.
Как писал когда-то Гёте
(а ведь он у нас в почёте):
"Фи! безделье - неприлично,
человеческая личность
утверждается работой!
надо делать как-то, что-то..."
(сам - на склоне лет влюбился,
но скорей всего годился
лишь на то, чтоб на колени
брать невесту, как младенца,
вот так выкинул коленце
ни на что не годный гений!
он в труде искал забвенье...)
Старички занятья ищут
для своей духовной пищи,
и для пищи недуховной
тоже ищут, безусловно.
Кто-то яблоньку сажает -
ожидает урожая,
копошится кто-то в грядках,
кто-то мучит однорядку,
где-то тюкает топорик -
это кто-то домик строит
иль неспешно чинит крышу,
патриот доносы пишет -
он готов родной отчизне
посвятить остаток жизни,
эта штопает порточки,
та - тиранит свою дочку,
эта лечится и плачет,
та - подсчитывает сдачу,
тот породистых собачек
разводить ретиво начал,
эти - пьют, а те - рыбачат,
кто-то, ноги раскоряча,
возле мест питейно-злачных,
будто памятник, маячит,
эта внуков нежно нянчит,
тот, глаза от мира пряча,
носит внуку передачи,
а у этого занятье -
в домино стучать, как дятел,
та канючит, та судачит,
та шмотьё в чуланы прячет,
генерал, когда-то бравый,
резво строчит мемуары,
а сосед его по даче,
как пенёк, замшело-старый,
мир задумал озадачить
сочиненьем популярным:
"Секс у племени команчей"
(Как говаривал Сенека:
- Графоманы - гордость века!)...
Кто-то пишет, кто-то пашет,
с колокольни кто-то машет.
Словом, так или иначе -
каждый что-нибудь да значит.

Не судите слишком строго
тех, кому шажок до Бога,
пожелайте им удачи,
потому что однозначен
для всех нас конец дороги...

1.

В нас задатки вампирьи и ведьмины.
Нам грехи свои часто неведомы,
лишь томится душа беспричинно -
она чувствует все наши вины...
Ничего нет более горшего
материнской могилы заброшенной,
    вся природа - немой укоризной!
только мама простит... как при жизни.

2

"...Родная девочка, дочурка, доча..."
    старик понурый то стоит, то лёг,
    дрожащими губами он бормочет
    один и тот же горький монолог:
"...беда... пришла беда... её глаза
    по мне скользнули лезвием холодным,
    не на меня смотрели, а куда-то за...
    что делать мне... что делать? - что угодно:
    копить обиду, злую землю грызть,
    иль по ночам кончаться от печали,
    или, пожав насмешливо плечами
    и пошутив, на плаху поплестись...
    всё это будет так неинтересно,
    и скучно, и предельно неуместно,
    и буду жалок я, и буду я смешон -
    точь-в-точь, как обречённое на слом
    немодное, расшатанное кресло...
    А может быть - в небытие, в приют,
    в дом престарелых, там - уют?..
    А если с нею; это повторится -
    Эринии - злопамятные птицы...
    Пусть будет приговор необратим,
    но знаю: сердце, забывая биться,
    в последний раз шепнуть не поленится:
    "как дай вам бог любимой быть другим"...
    всё дальше берег, дальше. Я - на льдине,
    она - на берегу, ко мне спиной"...
    
        Судьба нам платит тою же ценой
        за все наши долги и наши вины.

3

Дочь уехала в Нью-Йорк.
У неё - моя сноровка.
Почему-то до сих пор
нету писем из Нью-Йорка.

    Денег требует Нью-Йорк -
    две квартиры, мебель, дачу,
    утварь, книги и фарфор
    мы распродали удачно.

В доме престарелых я.
- "Потерпи совсем недолго:
лишь устроится семья -
вышлем вызов из Нью-Йорка"...

    Уезжали как-то вдруг,
    не сказали день отъезда,
    не простился с дедом внук,
    зять не попрощался с тестем...

Дочь - солидный человек,
врач! ей верю безгранично...
Моя версия для всех:
сам остался, здесь - отлично!..

    Говорят, суров Нью-Йорк.
    Дурачки - не рассчитали:
    их пособие моё
    поддержало бы вначале...

Что там с ними? взять бы в толк,
мне бы весточку - и только...
сил всё меньше, я оглох,
мне уже не до Нью-Йорка...

    Слишком он далёк, Нью-Йорк,
    но порой бывает горько...
    десять лет - ещё не срок...
    нету писем из Нью-Йорка.

Как говорили в старину -
пора подумать и о Боге!..
Пора придирчиво и строго
в себя, как в ящик, заглянуть

    и всё, что за век накопилось,
    перетрясти и перебрать,
    найти хоть крохи серебра
    средь хлама ветхого и пыли.

Пора подумать о душе, -
и так в России говорили, -
содрать с себя остатки грима
и стать естественным уже.

    Пора вести себя солидно,
    чтоб эта самая душа,
    не суетясь, не мельтеша,
    свыкалась с ритмом инвалидным.

Нелепо, право, догонять
и уходящие трамваи,
и молодые фестивали
и прошлогодний отсвет дня.

    Пора готовиться к ответам
    и на костре, как в век иной,
    чтоб непокорной сединой
    играл напрасно жаркий ветер.

И впрямь - ну что б, в конце концов,
подобно древним святотатцам,
хоть перед смертью не бояться
ни преисподней, ни богов!

    Пускай уж те, кто помоложе,
    живут с оглядкою, пускай -
    пора глаза не опускать
    пред каждой многозначной рожей.

Рабы не могут, хоть распни,
порядочность себе позволить,
неволя совесть нам мозолит,
как обувь тесная - ступни;

    а рабство множится не только
    умелым щёлканьем бича -
    обноски с барского плеча,
    объедки с барского застолья...

Пора отучиваться лгать!
И благодарственных элегий
за праздник мелких привилегий
поменьше надо бы слагать.

    Когда, слабея, неохотно,
    с трудом плетёмся по земле,
    пристойны ли на склоне лет
    витиеватая походка

или скольжение по льду? -
пора в оставшиеся годы
взахлёб испить хмельной свободы,
зажить с самим собой в ладу!

    Коли в распаде наша личность,
    себя за шиворот с поличным
    ловить уж поздно, и не в счёт
    ни осторожность, ни почёт,
    ни соблюдение приличий, -

недопустим духовный крах!..
Осмыслив, как благодеянье,
свою способность к покаянью,
пора подумать о грехах...

    Стыдить других - увы, не новость
    для стариков, а вот сказать:
    мне стыдно - мужеству под стать,
    когда кольнёт живая совесть...

А наш извечный общий грех? -
за всех на крест пойти готовность -
не есть ли высшая духовность,
ответственность за всё и всех!..

    ...Бессонница, как злая птица,
    повадилась в глаза клевать,
    наверно "бабки подбивать"
    пришла пора, как говорится.

Пришла прекрасная пора
немногих безусловных "завтра",
перечеркнувших так азартно
мои трусливые "вчера".

    Пора спасительных поступков,
    бесстрашных исповедей срок,
    последний нравственный порог,
    где сердце будет неподкупным,
    и где единственный порок
    ему окажется доступным...

...На дно улёгшаяся муть,
и подведение итогов.
Пора торжественно и строго
в себя, как в бездну, заглянуть.

Я жизнь свою извёл на пустяки...
Уехал поезд. Замерли гудки.
Фонарик отдалённый не маячит.
Я опоздал замаливать грехи,
я запоздал выдумывать стихи.
Такая получилась незадача...

Меня, как паутиной, суета
опутала... тупая чехарда.
Мой быт - мой бич, мой клич и моя кляча!

Копеечный уют и драгоценный хлам,
который никому, конечно, не отдам,
не выброшу - с собой в могилу спрячу...

В мудрёной жизни я не стал мудрей.
Подумаешь! - потешный воробей,
затисканный детьми щенок ледащий,
бесцельная беседа у друзей,
чужого сада запах - мне милей,
чем свой цветник и собственная дача...

Нет у меня каких-то важных качеств
добыть карьеру, в "деле" преуспеть...
Нестись - наседкам, канарейкам - петь,
а ловчим соколам - преследовать удачу:
у разных крыл и высота своя,
и свой размах... Наверно, затаясь,
меня занозил вечно зуд бродячий...

Уехал поезд?.. нет ещё!.. почти...
Пока дышу - не быть концу пути...
Успеть, успеть - "хоть что-нибудь да значу!"
Доделать, дописать, достроить!.. Впереди
уже перрон.. скорее!.. боль в груди...
    уехал поезд...
        кажется, я плачу...

Весь мир обещали сначала!
только захнычу, только мигну -
и всё, что хочу - всё могу!
Но однажды "нельзя" прозвучало:
это - доступно, это - преступно,
между "хочу" и "могу" - грань,
между ними всё более крупное
расстояние, уже не игра -
угроза...

    Настолько многого
всю жизнь не мочь, не сметь,
чтоб к концу, кроме тихого логова,
уже ничего не хотеть...

Молюсь, хотя вряд ли готов к покаянью.
Я ныне похож на убогих старушек,
сидящих на паперти за подаяньем...
о Боже, прости мою грешную душу.

Я жил, как учили, Тебя я не слышал.
Услышав, упрямо и долго не слушал.
О Боже, насколько мой грех неумышлен -
суди и прости мою грешную душу!

За длинную жизнь я Тебе благодарен,
но прилежания не обнаружил;
мужчине за лень полагается кара -
о Боже, прости мою грешную душу.

Бахвальство - конечно, гордыня невежды,
но главное - к боли чужой равнодушен,
а кто послабее, то с теми не сдержан...
о Боже, прости мою грешную душу.

Бывают часы - убеждённый безбожник
приносит Тебе покаянную душу,
но я никогда не любил осторожных,
готовых молиться, когда это нужно.

О Боже, склонись к моему изголовью.
Прочитаны письма, и пусты конверты -
уже ничего не прошу, ни здоровья,
ни денег, ни суетной славы посмертной.

Как можно щедрей одари моих близких,
но не допусти мне от близких зависеть;
я отдал отечеству труд мой и мысли -
не дай мне зависеть от милых правительств.

Прошу - укрепи мою слабую душу,
Я выполню главное предначертанье,
и если успею, и если не струшу -
возможно, к Тебе приползу с покаяньем.

Романтика странствий... или верней -
наша мечта о романтике странствий,
в её постоянстве какая-то странность -
дверь запирать или прочь от дверей.

Бегство от бедствий, бегство от быта,
бегство от бледной убогости духа -
чего мы боимся? - любая потуга
уже плодотворна! попытка - не пытка.

Не увильнуть всё равно от проблем,
все мы - любители бега на месте,
бега от жизни. Последних известий
о том, что творится на бедной земле,

достанет вполне, чтоб немного свихнуться!
А свалит тебя тривиальнейший грипп
или вселенский карающий гриб -
равно не спастись на летающем блюдце...

Так значит, не надо от жизни бежать!
Со старостью драться умеет не каждый,
и судному дню отступить не прикажешь -
не лучше ль от смерти идти... не спеша.

А жизнь в любых воплощеньях прекрасна!
от жизни хорошей никто не сбежит.
Да здравствует жизнь! и мечта - это жизнь,
наша мечта о романтике странствий.

Осуществим, если хватает деньжат,
выносливости и любопытства...
Мы все в этом мире всего лишь туристы,
идите спокойно - не надо бежать.

На площадях или в стенах -
дышать не может он спокойно,
ему всегда должно быть больно!
Поэт - и голоден, и наг -
в искусство входит, как разбойник,
и в мир уходит, как монах.

Однажды я рукой бескрылой
посмел перо Жар-птицы тронуть -
просил её, чтоб приоткрыла
мир поэтических гармоний.

Сверкая гневом, птица скрылась!..
Дымятся чёрные ладони,
меня как будто ослепило,
как будто в выгоревшем доме
беззвучно рухнули стропила...

Талант - уникальная базилика
среди строений серийно-безликих.
Разрушение божественных храмов -
историческое призвание хамов.

А как стихи получаются?
Вот одна из причин:
    поэты в женщин влюбляются,
        а поэтессы - в мужчин.

Стишки Стихами становятся,
когда возникает стресс:
    поэтов бросают любовницы,
        любовники - поэтесс.

Мне часто говорят: - Вы, кажется, артист?
Ну что ж, прочтите нам хорошие стихи,
да так, чтобы не встать и не уйти,
да так, чтоб умилиться и простить
друзьям заслуги и врагам - грехи...

    А я - другим артистам не чета,
    читать люблю, всегда готов читать!
    Готов читать - не спать, не пить, не есть! -
    пока до колик вам не надоест...

        Да, сцена - мой позор и моя честь,
        мой бунт,
        моя молитва,
        мой протест.
        Мой воздух - сцена и притихший зал,
        и зрителей серьёзные глаза.
        Малейший шум - как выстрелы в живот.
        Да, сцена для меня - почётный эшафот,
        где разом коронуют и казнят,
        где каждый миг - "Полцарства - за коня!"
        Моя трибуна,
        мой алтарь,
        мой пьедестал,
        моя присяга,
        мой закон и мой устав!..

    Театр, театр - святая пыль кулис,
    мне без тебя никак не обойтись.

        - Весь мир - театр! - говаривал Шекспир.
        Наоборот: модель театра - мир!